— Идем, — подбодрил он мягко, вновь одарив Курта упрекающим взором. — Поскольку ты уж взял на себя труд и явился в Друденхаус — убежден, дело того стоило, и теперь просто глупо вот так развернуться и уйти.
— Давай-ка, — почти насильно развернув мальчика к лестнице, поторопил его Курт. — Побеседуем там, где тебя никто не увидит. Спустимся вниз, в подвал.
Тот вздрогнул, обернувшись так резко и почти испуганно, что майстер инквизитор, не сдержавшись, изволили сострадающе улыбнуться и заполучить еще один недовольный взгляд от Бруно.
— Там часовня, — пояснил помощник успокаивающе. — Сейчас в ней никого нет и до утра не будет. Иди, не бойся.
— Ничего я и не боюсь, — буркнул тот оскорбленно и, решительно вскинув голову, зашагал по ступеням вниз.
По подвальным коридорам маленький посетитель шел уже медленнее, вжимая в плечи голову и вместе с тем пытаясь смотреться независимо и свободно, озираясь по стенам и невольно придерживая шаг, а вступив в часовню, остановился на пороге. Курт снова придержал его за плечо, направляя к первому ряду скамей, и, усадив, поместился напротив, обреченно вздохнув:
— Можешь говорить; я слушаю.
— Ага… — проронил тот уже почти потерянно, оглядывая довольно скромное убранство часовни; встретив взгляд майстера инквизитора, нерешительно кашлянул и предположил тихо: — Я должен… что-то вроде присяги, что говорю правду?
— Пока нет, — не моргнув глазом соврал Курт, лишь помыслив себе, что доведется выслушать от начальства, если сейчас он примет показания под присягой от мальчишки, который после может быть обвинен в лжесвидетельстве. До положенного за это наказания в виде крепкой петли сегодняшний посетитель не дотягивает год-другой, однако обрести на свою тощую спину десяток плетей вполне может.
— Ну, хорошо… — пробормотал мальчишка, тщетно пытаясь возвратить в голос былую уверенность и смущаясь все более; Бруно подсел к нему, все тем же убивающим взглядом велев своему начальству помалкивать, и осторожно подбодрил:
— Давай-ка начнем с главного: как тебя зовут?
— Да, верно, — спохватился тот, — прошу простить, я впервые вот так вот… Я Штефан. Штефан Мозер; у моего отца кожевенная мастерская и лавка — вы должны его знать, его все знают. Вот это, — он опасливо тронул майстера инквизитора за локоть, скрипнув по черной коже почти новой куртки, — это его работа, ведь так?
— Так, — согласно кивнул тот.
Стало быть, мальчик и впрямь из небедных, кисло подвел итог Курт. Как принято говорить в таких случаях, из семьи «с положением» — крупнейшая в Кельне мастерская Мозера это несколько десятков наемных работников, нарочные на посылках, без малого monopolium на изготовление и торговлю кожевенными изделиями, место в магистрате и приятельство с бюргермайстером, который, вопреки существующим законам, оную монополию покрывает… В вольном городе это человек приметный, уважаемый и значимый; если выяснится, что его сын и впрямь наплетет сегодня с три короба (в чем Курт, по чести говоря, и не сомневался), после чего придется привлекать его к ответственности, то скандальчик выйдет досадный.
— Я по вашему лицу вижу, что вы готовы выслушать от меня чушь, — от явной, неприкрытой обиды Штефан несколько осмелел, тут же, однако, сникнув. — И я хочу сказать, что я сам понимаю, как глупо будет звучать то, что я расскажу. И еще хочу сказать, что я не сумасшедший и не вру, вот чтоб мне провалиться, не вру!
— Тогда рассказывай, — обреченно вздохнул Курт, всеми силами пытаясь убавить скепсис в лице и голосе; мальчишка кивнул, все более тушуясь и отвращая взгляд в сторону, осторожно перевел дыхание и, наконец, решительно произнес:
— Хорошо. Только я начну с самого начала, потому что не знаю, что может оказаться важным, а что — нет.
— Я не спешу, — согласился Курт, отчаянно мечтая о мягкой постели и шести часах сна.
— В общем… У меня недавно родилась сестренка. У нас состоятельная семья, вы ведь это знаете… по меркам Кельна, как говорит мама, мы богачи. Папа даже думал, не продать ли наш дом и не купить ли дом побольше, но никого не нашли, кто хотел бы такого обмена — я слышал, они с мамой об этом говорили. А два ребенка в одной комнате — папа сказал, что это ненормально, потому что сестренка все время просыпается и мешает мне спать. Папа еще сказал… — Штефан смущенно ухмыльнулся, чуть порозовев щеками, — что я пока слишком молод, чтобы судьба обрекла меня просыпаться от детских криков…
Курт ободряюще улыбнулся в ответ, с тоской думая о том, сколько времени еще может занять биографический экскурс Штефана Мозера.
— Сейчас я скажу главное, — бросив взгляд на его лицо, кивнул тот. — И вот тогда папа нанял работников, чтобы старую кладовку перестроить в комнату. Она маленькая, но зато только моя, там очень уютно и сестренкиных криков совсем не слышно, даже ночью, когда тихо. Только когда все мои вещи перетащили в мою новую комнату, оказалось, что там негде повернуться через все эти сундучки и прочее всякое; тогда папа сделал мне шкаф — как будто еще одна кладовка. Она заняла место, комната стала еще меньше, но это все равно лучше, чем с сундуками… было, — выдавил он через силу, снова начав смущаться и отводить взгляд. — Недавно, несколько дней назад, началось… все это, из-за чего я пришел…
Штефан снова умолк, уставясь в пол и нервно теребя рукав; Бруно осторожно тронул его за плечо, подбодрив мягко, но настойчиво:
— Продолжай, не бойся.
— Я не боюсь, — снова возразил тот, все так же не поднимая взгляда. — Просто… Я уже говорил, что это будет звучать глупо…